Правитель, обуянный праведным гневом, тут же распорядился, чтобы виновник, то есть главный строитель, был немедленно повешен. Тотчас же впопыхах смастерили виселицу, но когда главного строителя подвели к эшафоту, несчастный возопил, что во всем виноваты рабочие, которые строили злополучную арку.
Правитель, не желая изменять свойственному ему чувству справедливости, призвал к ответу рабочих. Однако и они избежали наказания, обвинив во всем каменщиков, якобы те делали кирпичи неправильных размеров. Каменщики же ответили, что они следовали указаниям архитектора. Ну а тот не преминул напомнить правителю, что его светлость в последнюю минуту сами изволили подправить планы, что и изменило их.
- Призовите судью, мудрейшего из мудрейших в нашей стране, - воскликнул повелитель, - ибо перед нами, бесспорно, наитруднейший вопрос и мы нуждаемся в его совете.
Мудрейшего вскорости доставили в присутствие светлейшего, доставили потому, что мудрейший едва мог стоять на ногах, настолько он был стар, поэтому, как считали горожане, и настолько же мудр.
- Несомненно, - покряхтел старец, - что истинный виновник должен быть наказан, а в данном случае, и это очевидно, наказана должна быть сама арка.
Услышав столь мудрую мысль, правитель радостно захлопал в ладоши и распорядился, чтобы арку тут же привели на эшафот. Но только подданные кинулись исполнять волю светлейшего, как кто-то из советников заметил, что арка эта есть нечто такое, что прикасалось к августейшей монаршей голове, а посему не может быть осквернена веревкой палача.
И надо же в эту минуту случиться несчастью: совершенно истощенный от столь немыслимого для его лет напряжения, наимудрейший испустил дух, и собравшиеся уже не могли более прибегнуть к помощи его мудрости, чтобы выбраться из нового затруднения. Тут знатоки законов не ударили лицом в грязь и объявили, что нижняя часть арки, которая до августейшей особы не касалась, может быть повешена за проступок всей арки.
Но когда палач попытался было втиснуть арку в петлю, оказалось, что веревка слишком коротка.. Вызвали вязальщика веревок, но он, не долго думая, взвалил вину на плотников, сказав, что веревка вовсе не коротка, а вот виселица слишком высока.
-Толпа возроптала, - забеспокоился светлейший, - посему надо поскорее решить, кого повесить. А рассмотрение более прозаических вопросов, таких, как виновность, подождет до лучших времен.
С удивительной быстротой перемерили всех жителей города, но оказалось, что среди них был лишь один человек, достаточно высокий для этой виселицы. И был это не кто иной, как сам светлейший. Так велика была радость толпы нашедшемуся-таки подходящему человеку, что правителю ничего не оставалось делать, кроме как смириться со своей участью, и... его повесили.
Слава Богу, удалось отыскать хоть одного, - облегченно вздохнул первый министр, - а то ведь, не удовлетвори мы этот сброд, они, чего доброго, не постеснялись бы и саму корону осквернить!
Но тут возникли более серьезные вопросы, ибо в ту же секунду все осознали, что повелитель-то мертв!
- В согласии с обычаем нашей земли, - закричали на улицах глашатаи, - первый же человек, вошедший в городские ворота, должен будет назвать имя нашего будущего повелителя!
Не успели еще смолкнуть голоса глашатаев, а в ворота города уже вошел человек. Кто бы, вы думали, это был?
Идиот! Да, да, это был идиот, и он, как вы догадались, ничем не был похож на тех разумных граждан, с коими мы уже познакомились. Поэтому, когда его спросили, кому же отныне быть правителем, он, ни секунды не мешкая, ответил: "Дыне". И сказал он так лишь потому, что ни о чем другом никогда и не думал, ведь больше всего на свете он любил именно дыни и на любой вопрос отвечал - "дыня".
Так-то вот и случилось, что самая обыкновенная дыня была коронована со всеми приличествующими этому событию церемониями.
Было это много-много лет назад. Но и по сей день, когда путники, боясь обидеть, осторожно спрашивают жителей той земли, отчего их король так похож на дыню, больше даже, чем на человека, те отвечают:
- Да так уж повелось. Его светлости, видимо, очень нравится быть дыней. И мы, конечно же, не будем ему мешать оставаться дыней до тех пор, пока у него не появится какая-нибудь другая прихоть. У нас в стране он может быть кем угодно. И покуда его светлость не вмешивается в наши дела, это нас вполне устраивает!